«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности - Генри Каттнер

мгновенно стянулись в кричащие сигналы, выписанные нюколором и одинаково яркие что днем, что ночью. ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ, безмолвно кричали они, а потом деактивировался звуковой барьер, и крик перестал быть безмолвным. ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ! ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ!

БУДЬ КРАСИВ!

БУДЬ ЗДОРОВ!

БУДЬ НА ПЕРВЫХ РОЛЯХ БУДЬ БОГАТ БУДЬ ОБЪЕКТОМ ЗАВИСТИ БУДЬ ЗНАМЕНИТ!

ДУНЬ-ЗАБАЛДЕЙ! СЛИВОЧНИКИ! МАРСОПРОДУКТЫ!

БЕГОМБЕГОМБЕГОМБЕГОМБЕГОМ!

НИОБЕ ГАЙ РАССКАЖЕТ – ФРЕДДО ЛЕСТЕР ПОКАЖЕТ – «ГОРНИЙ ПРИЮТ» НА САМЫХ ВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ!

ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ ЕШЬ СПИ ПЕЙ ГУЛЯЙ КУПИ КУПИ КУПИ!

Я даже не сообразил, что Айрин зашлась в крике, пока не почувствовал, как она трясет меня, пока не увидел, как ее побелевшее лицо выплывает из назойливого гипнотического водоворота образов суперрекламы, разработанной лучшими психологами планеты, выкручивающей всем руки, выжимающей из каждого последний цент, потому что людей много, а денег мало.

Одной рукой я снова включил «Безопасни», а другой обнял Айрин. Мы были слегка пьяны. На самом деле реклама не настолько бронебойная, но, когда ты выведен из эмоционального равновесия, нельзя так подставляться. Это опасно. Реклама давит на психику. Выискивает слабые места. Целит в основные инстинкты.

– Ничего-ничего, – сказал я. – Все и так хорошо, а будет еще лучше. Вот смотри, «Безопасни» снова включены, и этой бесовщине сквозь них не пробиться. По-настоящему паршиво только в детстве, когда не умеешь себя защитить. Вот тогда-то и промываются мозги. Да ты не плачь, Айрин. Пошли в дом.

Я переместился к сервобару и заказал еще по стаканчику. Айрин не переставала лить слезы. Я же не переставал говорить:

– Все эта чертова промывка. Как только начинаешь понимать значение слов, их вколачивают тебе в голову. Кино, телевизор, журналы, книгозаписи, все существующие средства передачи информации. С одной лишь целью: сделать из тебя покупателя. И цели этой добиваются обманом: взращивают искусственные потребности, насаждают страхи, и в конце концов ты перестаешь понимать, что реально, а что – нет. Вообще ничего нет реального, включая наше дыхание. Оно несвежее, поэтому покупай хлорофилловые драже «Дыхни-ка». Проклятье, Айрин, теперь ясно, почему у нас с тобой не заладилось.

– Почему? – глухо спросила она сквозь платок.

– Ты думала, что я – Фреддо Лестер. А я, наверное, думал, что ты – Ниобе Гай. Но они не настоящие люди. Они никогда не меняются, не подстраиваются под обстоятельства. Неудивительно, что институт брака на ладан дышит. Как думаешь, мне когда-нибудь хотелось, чтобы все было иначе?

Я выговорился, и стало полегче. Ждал, когда Айрин перестанет плакать. Она взглянула на меня поверх платка:

– И никакой больше Ниобе Гай?

– Ну ее к черту, эту Ниобе Гай.

– И ты не спросишь про Фреддо Лестера?

– А зачем? Он всего лишь картинка, как и Ниобе Гай. Наверное, даже в «Горнем приюте» он остается картинкой.

Она бросила на меня странный взгляд, затем высморкалась, моргнула и улыбнулась. До меня не сразу дошло, чего она ждет.

– В прошлый раз, – наконец заговорил я, – я наплел тебе всякой романтики. Но сегодня…

– Что – сегодня?

– Выйдешь за меня, Айрин?

– Выйду, Билл.

В общем, не прошло и двух минут нового года, как мы поженились. Ей захотелось подождать, чтобы год начался по-настоящему. Женитьба в переходный день, сказала она, выглядит как-то ненатурально. Потому что он искусственный. День, которого нет. Я был рад это слышать. В старые времена она о таком даже не задумалась бы.

Сразу после церемонии мы активировали «Полный барьер», чтобы уберечься от таргетированной рекламы, которая набросится на нас, как только крошечные осведомители прознают о заключении брака. И все равно в церемонию дважды вклинивались объявления для молодоженов.

Мы остались одни в тихой и безопасной нью-йоркской квартире. Снаружи сияли и горланили выдуманные образы, перекрикивали друг друга, обещая славу и богатство. Каждый может стать богаче всех остальных, сделаться красивее, пахнуть приятнее, прожить мафусаилов век. Но нами с Айрин не мог стать никто, кроме нас, реальных нас, укрывшихся в оазисе тишины.

Той ночью мы строили планы. Весьма неопределенные. По всему миру полыхают сотни мелких войн, и путешествовать небезопасно. Луна – исправительная колония. Марс и Венера отсечены железным занавесом по решению правительства. Россия переживает болезненную трансформацию из политико-экономической диктатуры в религиозное общество, выстроенное на околобуддистском фундаменте. Некое подобие покоя сохранилось только в Африке, где экспериментируют с управлением погодой, хотя рабство остается взрывоопасным котлом, в котором закипают неприятности.

Пахотных земель, конечно же, не осталось. Мы задумались, не накупить ли необходимого оборудования – обустроить клочок земли, поставить там гидропонную установку с функцией самообслуживания. Просто убраться подальше от крупных городов с их рекламой. По-моему, это был не самый реалистичный план.

На следующее утро, когда я проснулся, солнце косилось на кровать, отбрасывая на нее продолговатые полоски света. Айрин в квартире не было.

Сообщений на диктофоне она не оставила. Я прождал до полудня. Постоянно отключал барьер – вдруг она не может со мной связаться, – отключал и включал снова, чтобы спастись от шквала рекламы для новобрачных. В то утро я чуть не спятил. Никак не мог понять, что случилось. К двери подходили люди, что-то вкрадчиво говорили в выключенный микрофон; сперва я их считал, но потом сбился, ведь в череде лиц за односторонним стеклом так и не появилось лицо Айрин. Все утро я расхаживал взад-вперед, пил кофе (после десятой чашки он стал на вкус словно клей) и курил, пока не докурился до тошноты.

Наконец обратился в сыскное бюро. Без особой охоты. После вчерашней ночи, после нашего теплого оазиса тишины мне претила мысль о том, чтобы натравить на Айрин ищеек. Особенно когда я представлял, как она бродит по Манхэттену с его грохотом, лязгом, потоками и водоворотами рекламных объявлений.

Часом позже из сыскного бюро доложили о ее местонахождении. Я не поверил. На мгновение мне снова показалось, что я ослеп и оглох, что стою, огражденный миниатюрной версией «Полного барьера», а по другую сторону от него – нестерпимо оглушительная жизнь.

Через какое-то время я очухался и услышал конец фразы, звучавшей с экрана видеофона.

– Простите, еще разок? – попросил я.

Человек повторил фразу. Я сказал, что не верю. Снова извинился, щелкнул выключателем и набрал номер своего банка. Отчет сыскного бюро оказался в высшей степени достоверным. Мой баланс равнялся нулю. Утром, когда я места себе не находил, моя женушка вывела со счета восемьдесят четыре тысячи. Само собой, доллар уже не тот, что прежде, но я уже давно копил эти деньги, и больше у меня ничего не было.

– Разумеется, мы все проверили, – говорил мне банковский